Многие из наших читателей впервые узнали о галаковцах из автобиографического произведения Василия Куприенко «Доля маці», которое печаталось на страницах «МП».
Уроженец Лоевщины Григорий Андреевец, прежде чем рассказать о крестьянском восстании атамана Галаки на территории Черниговской и Гомельской областей, долго искал материалы, изучал документы, встречался с людьми. В самом кровавом и беспощадном бунте, по мнению историков, прослеживается не только бандитизм, но и движение крестьянской массы против советской власти. Это было одно из крупнейших антиеврейских восстаний. Затронуло оно и Брагинщину. Подробности – в книге писателя и журналиста, исследователя Григория Андреевца «Конец атамана».
Весной 1921 года Галака под постоянно усиливающимся давлением черниговских чекистов перешёл Днепр и стал действовать на территории Беларуси. Речные плавни в междуречье Днепра и Припяти, а также густые леса позволяли ему прятать от чужих глаз не одну сотню вооружённых карателей.
Изменилась и тактика вооружённой борьбы Галаки против советской власти. Теперь вместе с евреями нападению и убийству подвергались местные активисты, коммунары, милиционеры, члены волисполкомов.
Первыми попали под его удар коммунары в Брагинском районе. На землях бывшего пана они начали вести коллективное хозяйство.
Отряд Галаки полностью разграбил имение, сжёг имущество и расстрелял 49 коммунаров вместе с их руководителем Савулом Добрынским. Убитых коммунаров похоронили в Брагине.
Особенно вызывал раздражение у галаковцев пароход «Тенешев», что постоянно курсировал из Киева в Гомель. Как же так: они – негласные хозяева этой территории. А пароход «Тенешев» спокойно ходит каждый день по главной реке региона.
Но пароход было не так-то просто взять. На нём была хорошо вооружённая охрана – из чекистов и красноармейцев.
Галаковцы решили напасть на «Тенешев» на украинской стороне, на пристани местечка Радуль. Бдительность там немного снизилась, очевидно, все думали, что Галака «гуляет» на Белорусском Полесье.
Вот что рассказывает о захвате парохода свидетель Андрей Линдфорс:
«Вот над рекой вдали появился чёрный дым. А над местечком в это же самое время неожиданно поднялась пыль: через Радуль галопом мчались всадники. По строю и копьям все признали в них галаковцев.
Через пару минут кони уже лежали за сооружением, где находился часовой пристани. Спрятались и галаковцы.
Из-за поворота выглянул пароход. Над Днепром раздался его тревожный рёв. Пароход плыл медленно, словно предчувствуя опасность. С палубы на берег тревожно смотрели дула пулемётов и винтовок.
Но на пристани было спокойно. Раздалась команда: «Стой!». Капитан свистнул, и колёса замедлили ход. И вдруг послышалось «Слава!». Это были галаковцы. Они прыгали на врагов, как дикие коты. Минуту слышалась стрельба, потом всё стихло.
Посреди мёртвой тишины раздался леденящий голос: «Православные – направо, жиды – налево!».
Православных выпустили на берег. Атаман Галака несколько минут «отчитывал» коммунистов и евреев, затем подал команду:
– Теперь все марш в каюты! Семён! По три человека на палубу! Хлопцы, за мной!
Это был настоящий ужас. Галаковцы выводили на палубу по три пассажира. Руки у них были связаны.
Их поставили за перегородку. Затем раздался залп… Над Днепром летели нечеловеческие крики. С каждым расстрелом днепровская вода становилась всё более красной.
Расстрел длился бесконечно долго. Впоследствии говорили, что в этот день погибло 217 человек. Галаковцы и сам атаман качались как пьяные. Глаза у них были, как у зверей, которые наелись сырого мяса.
Затем Галака приказал вынести с парохода на берег продовольствие и вещи. Галаковцы вскоре сели на лошадей и поехали через местечко с песнями, разбрасывая по улицам сигареты и конфеты…
Впоследствии оказалось, что они уничтожили не всех, которых хотели уничтожить. Одна еврейка переоделась в крестьянку и, взяв у «бабки» ребёнка, миновала часового на мостике, который пристально смотрел на каждого.
Другая старая еврейка спряталась в колесе парохода. Её нашли там сошедшей с ума…».
Рассказ Линдфорса грешит одной неточностью. По другим источникам утверждается, что число убитых на пароходе было не 217 человек, а 84.
Но, возможно, что 84 человека – это только пассажиры парохода. А сколько в тот день было убито в самом Радуле, никто не подсчитывал. Скорее всего, Линдфорс имел в виду убийства и на пароходе, и в самом местечке.
В числе погибших было 27 уроженцев комаринско-брагинского Приднепровья. Среди них сотрудник Ялчанской волостной милиции коммунист Мордух Гоникман.
Шайки гайдамаков на брагинской земле
Линия разлома в человеческом обществе шла по линии богатства и бедности. Эта линия вечная. Она постоянно делит людей на патрициев и плебс, шляхту и холопов, олигархов и простых людей. Жадность и спесь людская никогда не знает границ. Отсюда и беды.
На место казаков явились новые защитники угнетённого народа и его «хлопской» веры. Они вышли из того же народа и получили имя «гайдамаков». Все они были из Поднепровья, из тех прекрасных мест, по которым текут реки Сож, Десна, Гута, Чёрная Песочанка, Брагинка… Но красоты мало волновали людей, когда бряцало оружие.
Каждый год шайки гайдамаков собирались вокруг своих ватажков и рассыпались по всему Полесью. Они несли с собой гибель и разорение помещикам и их управляющим. У крестьян же они всегда находили приют и убежище.
Стихия гайдамачества в этом уголке земли докатилась и до XX столетия. О ней рассказал великий русский писатель Константин Паустовский в знаменитом рассказе «Корчма на Брагинке».
В то лето гимназист Константин Паустовский жил в Иолче, у своих дальних родственников Сердюков. У них была усадьба, окружённая частоколом. Их деревянный дом со множеством веранд и пристроек стоял на поляне среди леса.
Это было тревожное лето первой русской революции. Над Полесьем ночами занималось зарево. Это горели помещичьи усадьбы. В то лето по Полесью бродили неуловимые разбойничьи шайки. Они налетали на фольварки, поместья, грабили почту, нападали на поезда.
На брагинской земле самым смелым и быстрым из всех атаманов был Андрей Гон. Отряды драгун и стражников обкладывали его в лесах, загоняли в непроходимые полесские топи, но Андрей Гон всегда вырывался на волю, и зарева пожаров снова шли следом за ним в темноте ночи.
Вокруг Андрея Гона уже плела свою сеть легенда. Говорили, что Андрей Гон – защитник бедняков, всех обездоленных и сирых. Имя его стало символом народного мщения.
Гайдамачество всё более и более принимало характер народного движения. Как во время Железняка и Гонты, в 1905 году на Полесье тлел бунт, во время которого погибло много панов и арендаторов-евреев.
За два дня до приезда Паустовского к Сердюкам слепец с поводырём забрели в усадьбу богатого помещика Любомирского. Его погнали со двора. Когда слепец вышел за ворота, сторож-ингуш спустил на слепца цепного пса-волкодава.
Слепец остановился, а мальчик-поводырь испугался и бросился бежать. Волкодав догнал его и задушил. Слепец спасся тем, что стоял неподвижно. Волкодав обнюхал его, порычал и ушёл.
Крестьяне подобрали мёртвого мальчика и принесли в село Погонное. Его хоронили местные крестьяне и могилёвские деды.
Могилёвские деды – это община нищих и слепцов. В неспокойные времена, в годы народных волнений, эти нищие представляли грозную силу. Они не давали погаснуть народному гневу. Они поддерживали его своими песнями о несправедливости панской власти, о тяжёлой доле замордованного сельского люда.
…Отпевали поводыря в деревянной церкви.
Шеренгой стояли старые нищие. Они были в одинаковых коричневых свитках с блестящими от старости деревянными посохами в руках. Седые их головы были подняты. Нищие смотрели на царские врата. Там был образ седобородого бога Саваофа. Он странно походил на этих нищих. У него были такие же впалые и грозные глаза на сухом тёмном лице.
Один слепец, щупая палкой землю, поклонился гробу и, глядя перед собой белыми глазами, нараспев проговорил песню. Её последний куплет был такой:
Твоё сиротское сердце – богаче алмазов,
И пышнее цветков, и светлее сиянки,
Потому что отдал его хлопчик прелестный
Всемогущему Богу как дар небогатый.
Той же ночью за чёрной Брагинкой, за зарослями верболоза, дымилось и розовело небо. Высокие снопы искр вылетали как будто из-за соседних кустов. Зарево тускло отражалось в реке.
Это горела усадьба пана Любомирского.
Песня могилёвского деда не оказалась гласом вопиющего в пустыне. В окрестных деревнях поговаривали, что усадьбу Любомирского поджёг сам Андрей Гон.
Подготовила Нина СИНИЛОВА
